| Камбар только что вернулся с зимовки, где косил сено и рубил дрова, и теперь ухаживал за своим конем — чесал ему гриву, ласково похлопывая по крупу,— когда в аул въехали незнакомые всадники. Вороной, заслышав топот копыт, застриг ушами и заволновался, но Камбар даже не оглянулся, полагая, что это едет кто-то из своих. Спокойствие хозяина передалось коню, и он стоял, неотрывно глядя огромными любопытными глазами на приближающихся незнакомцев.
Келмембет сразу узнал Камбара и его вороного по описаниям Кабыршака, но счел, что тот скорее преуменьшил их мощь, ибо вороной, как вдруг показалось визирю, был размером с двугорбого верблюда, а Камбар выглядел настоящим сказочным великаном. Келмембет, не рискуя приблизиться, остановил своего коня на порядочном расстоянии от Камбара и обратился к нему дрожащим голосом:
— Камбаржан, дорогой, здоров ли ты?
Камбар, думая, что с ним говорит кто-нибудь из аксакалов аула, обернулся, тоже собираясь поздороваться, но, увидев хорошо вооруженных, но тем не менее испуганно сгрудившихся калмыков, насторожился.
— Как видишь— здоров. Что ты еще хочешь сказать мне?
Келмембет на всякий случай отступил еще немного. Голос батыра не предвещал ничего хорошего.
— Мы — посланцы хана Карамана, дорогой Камбаржан. Вот уже несколько дней мы гостим в ауле Азимбая, чтобы...— Келмембет вдруг прикусил язык, опасаясь, что Камбара разъярит упоминание имени Назым.—...Чтобы... ну, короче, я о другом. Дело в том, что хан умирает со скуки среди женщин и детей и послал меня за тобой... Веди, говорит, его сюда! То есть нет... Он велел передать тебе эти слова, а самому мне немедленно возвращаться. Вот я и передаю: хан Караман велит тебе пожаловать к нему.
— Кто же так передает слова хана? Разве можно говорить с незнакомым человеком, даже не спешившись?— Камбар вразвалочку направился в сторону Келмембета, тот поспешно повернул коня.
— Не задерживайся, дорогой!— крикнул он, стегнув белого иноходца плеткой.
Со страху Келмембет скакал без остановки до самого стана калмыков, и свита вместе с Кабыршаком никак не могла за ним угнаться. «Дважды, нет, теперь уже трижды побывал я в пасти льва. Неужели и на этот раз довелось уцелеть»,— все еще не веря своей удаче, бормотал Келмембет. «Как бы этот Камбар не оказался тем самым львом, встреча с которым сулит смерть Келмембету?»
Но, въехав в ханскую ставку, он вновь приостановился, напустил на себя прежний важный вид и, гордо задрав голову, вошел в шатер Карамана.
— Великий хан, я выполнил твой приказ и разыскал Камбара. Стоило этому голодранцу узнать, что его призывает к себе великий хан Караман, как он затрясся, будто осенний лист. Скоро он прибудет сюда и, ручаюсь, буду вести себя как кроткий ягненок, о, великий хан!..
— Молчать!—рявкнул Караман.— Шутки вздумал со иной шутить? «Великий хан, великий хан!..» Как смел ты, не выполнить моего приказа? Тебе было велено доставать его, так где же Камбар? И кто помешал тебе бросить к моим ногам? Да кто они такие, казахи, чтобы противостоять нашей силе? А ты вместо того, сказываешь бредни! Джигиту лучше умереть, чем ослушаться повелителя! Неужто ты и на самом деле из батыра превратился в бабу?
Угодливо склонившись перед ним, Келмембет дрожал от страха, покрываясь холодным потом. Однако, выждав паузу и собравшись с духом, все же промямлил жалостливо:
— Я, твой верный слуга, часто поднимал меч на женщин и сирот, хан. И насилие, которое стало спутником моей жизни, привело меня к беде. Моя жестокость обернулась для меня тяжким горем. После того как Алшыораз изуродовал меня, рука моя больше не поднимается на человека...
И, желая еще больше смягчить гнев хана, добавил:
— Камбар обещался прибыть через три дня, к закату...
— Очень мне нужно знать, что обещал этот голодранец,—буркнул хан.
И Келмембет возрадовался его словам, потому что опять приврал — Камбар конечно же не давал ему никакого обещания. Келмембет выведал у Кабыршака, когда приедет батыр, и решил: если Камбар явится в назначенный день, хану будет не до визиря, а если не приедет, он, Келмембет, еще что-нибудь придумает. Лишь бы сейчас его снова не отправили на верную погибель к этому ногайлинцу.
Гневался и Камбар, вспоминая встречу с посланцем Карамана. Кабы не был он столь одинок и беден, хан никогда не посмел бы так бесцеремонно с ним обращаться. Он даже заколебался — не оседлать ли ему вороного, не пуститься ли вдогонку за Келмембетом, не наброситься ли коршуном на предводителя калмыков прямо сегодня, сейчас, но Алимбай остудил его пыл.
— Сын мой,— сказал он.— Твои предки вступали в бой с врагом на закате четвертого дня недели. Впереди у тебя еще две ночи и три дня. Помоги аулу перекочевать на зимовье. Ведь старики без тебя не справятся! А уж потом, испросив благословения у аксакалов, отправляйся в путь.
Несмотря на то что была темная, хоть глаз выколи, ночь, Камбар велел разбирать юрты и готовиться к переезду. Две ночи и два дня, не зная ни сна ни отдыха, переезжали аулы аргынов и тобырлы на зимовье, а на третий день Камбар надел воинские доспехи, вооружился как подобает батыру, взял в руки повод вороного и поклонился землякам, вышедшим проводить его. Двое белобородых аксакалов вышли вперед и, раскрыв ладони, благословили Камбара следующими словами:
— Да будет радостным путь твой, сын, и другом станет тебе Кыдыр мы знаем, ты победишь врага, душа твоя обретет счастье вновь. |