| Уважил ты меня, батыр, завернув в Караспан,— отозвался Кобланды, тяжело вздохнув.— Но уважение твое оборачивается для меня тяжелой пыткой. Ты ждешь от меня немедленного решения, а моя воля в руках Кортка-слу, в которую я верю, как в вещую. Она холит и растит моего коня, на котором мне суждено ходить на врага. А с невестой своей, дорогой мой сверстник, я не виделся вот уже шесть лет,— продолжал Кобланды, опустив голову.— Я не знаю, в каком состоянии мой конь. И если Кортка-слу скажет, что сиво-чалый Тайбурыл еще не готов скакать под седлом батыра, делать нечего, я останусь здесь.
Караман-батыр выслушал Кобланды, не проронив ни слова. От обиды и негодования он словно онемел. Круто повернул коня и поскакал прочь. Сумрачный вернулся в свой шатер и Кобланды, видя, какое тяжелое впечатление произвел на Карамана-батыра его ответ. Придя к себе, Кобланды вызвал старого Естемиса и распорядился:
— Немедленно приведи Тайбурыла. Я собираюсь идти на хана Казана. Естемис проскакал всю ночь, достиг далекого аула, когда на востоке забрезжил рассвет, и, приблизившись к белой юрте, подал голос, обращаясь к Кортка-слу:
- Милая сноха, душа моя, ты дома? Я твой дядя Естемис. Пришел с поручением от Кобланды.
— Говорите, дядя Естемис,— раздалось из юрты,— я вас слушаю.
Милая сноха! Душа моя! Судьба вышла такая, я принес невеселую весть,— сокрушенно загоьирчл Естемис.— Кобланды, наш лев, надумал пойти на врага. Конь ему нужен под седло; конь, оружие и доспехи... Не печалься, душа моя! Кобланды не один, вместе с ним идет Караман-батыр, который ведет против хана Казана сорокатысячное войско киятов. Я спрашиваю тебя, Кортка-слу, душа моя, способен ли сиво-чалый Тайбурыл, которого ты холила целых шесть лет, идти под седлом батыра?
Слегка свесившись с седла и наклонившись в сторону юрты, Естемис с волнением ждал ответа Кортка-слу. Приподнялась белая войлочная дверь, и Кортка-слу вышла наружу. Естемис, впервые увидевший ее, застыл с открытым ртом. Словно бы не веря своим глазам, он оглядел Кортка-слу с головы до ног: ему показалось, что он лицезреет не живого человека, а что-то сказочное, подобное луне. Это была дивная красота. Волосы, собранные на точеной голове, ослепляли блеском драгоценных каменьев, черные глаза лучились необыкновенным живым светом, подбородок и шея, казалось, были высечены из белоснежной слоновой кости. В златотканом воздушном халате, наброшенном на плечи, Кортка-слу держалась столь непринужденно, что создавалось ощущение, будто она парит над землей. Игриво, свободно ступая, она подошла к Естемису, и, когда заговорила, старому табунщику, немало повидавшему на своем веку, показалось, что зазвенели серебряные монеты.
— Да, нерадостную весть вы принесли, дядя Естемис!— призналась ему Кортка-слу.— И ответ мой вряд ли обрадует вас, дядя Естемис, родичей и тем более моего Кобланды. Но поскольку вы приехали за моим ответом, я не стану ничего от вас утаивать. Кобланды советуется со мной, за такой его шаг я готова пожертвовать своей жизнью, дядя Естемис, и я бы согласилась скорее пожертвовать собой, чем позволить кому-либо сесть сейчас на Тайбурыла. Передайте Кобланды: Тайбурылу еще рано под седло. Если он дорожит моим мнением, пусть воздержится на этот раз от похода... Подождет сорок три дня, в которых нуждается Тайбурыл, чтобы превратиться в тулпара.
Настоящий джигит, по-моему разумению, не должен желать зла своему другу. И я прошу вас, дядя Естемис, передать Караман-батыру мою просьбу: пусть он в свою очередь не принуждает Кобланды идти в поход.
Естемис не нашел слов, чтобы возразить. Он бросил на Кортка-слу умоляющий взгляд, судорожно глотнул воздух, словно пытался выдавить из себя слово, но потом дал шенкеля коню и поскакал прочь.
После того, как Естемис слово в слово передал Кобланды ответ Кортка-слу, батыр поспешил к шатру Карамана.
— Мой друг!— обратился он к Караман-батыру.— Я думаю, мы не пойдем на поводу у дурного слова и не будем следовать за дурным языком. Доброе дело, говорят, плод ума. Искреннему порыву моему не дано, видимо, осуществиться: мои руки связаны, ноги — спутаны. Не осуждай меня, мой благородный друг, не понуждай меня сейчас идти в поход. По мнению Кортка-слу, которая сама вскормила и холит Тайбурыла, коню нужны еще сорок три дня ухода. Я не смею пренебречь советом человека, в котором сам души не чаю.
В глазах Караман-батыра заиграли насмешливые огоньки.
— Вон оно как вышло, Кобланды!— процедил он сквозь зубы.— Я советовался с тобой, как мужчина с мужчиной, а ты бросил слова мои к ногам бабы! Ну, что ж, примем это за поступок мужчины, любящего свою невесту. И все-таки... Слышал ли ты когда-нибудь, чтобы батыр жил советами своей жены? Чем он сам лучше бабы, если всеми его поступками будет заправлять она? Поделом мне! Завернуть в Караспан и потерять драгоценное время ради того лишь, чтобы держать совет с человеком, который ходит на поводу своей бабы... Лучше бы я один пошел на многотысячное войско Казана!
От беспощадных, полных уничтожающей издевки слов араман-батыра Кобланды бросило в пот. Самолюбие его было уязвлено. Он смотрел вслед Караман-батыру, весь дрожа от злости и бессильного гнева, и пот крупными каплями стекал с окаменевшего лица на грудь. Когда батыр от бессильной ярости заскрежетал зубами, желваки, вздувшиеся на скулах, заходили, словно бурные волны. Размашистым шагом подошел он к шатру, не мешкая оседлал темно-гнедого и черной птицей взлетел на него. Хлесткий удар зубастой камчи бросил гнедого вперед, как стрелу...
Кортка-слу вскочила с места и распахнула двери, едва до ее слуха донесся неистовый топот темно-гнедого. Приподняла дверной полог и замерла у порога, словно в забытьи. Она поняла, в каком состоянии мчится в аул Кобланды, и от ее лица отлила кровь: щеки мертвенно побледнели. Руки невольно упали, и войлочный полог с громким стуком опустился перед ней. Подождав немного, Кортка-слу судорожным движением сдвинула край кошмы, прикрывающей решетку юрты и прильнула к щелке. Темно-гнедой мчался во весь опор, и пыль поднималась за ним далеко позади. В правой руке Кобланды сверкала сабля, а левой он нещадно стегал коня камчой. Кортка-слу в смятении забегала по юрте, наступила на подол длинного платья, упала, тут же поднялась на ноги, и в этот момент ее взгляд упал на Тайбурыла, стоявшего на привязи в левой стороне юрты. Ее осенила мысль. Кортка-слу отвязала скакуна, набросила ему на шею аркан и вывела наружу.
Мрачный, как туча, Кобланды уже находился рядом с юртой, у него был вид человека, от которого нечего ждать добра. Но стоило батыру увидеть горячившегося Тайбурыла, как гнев его словно рукой сняло. Он позабыл обо всем на свете. |