| | Мое предсказание проверишь потом, а сейчас заполучи в свои руки серо-пегую кобылу.
Кортка-слу отдала распоряжение остановить караван и ставить юрту. Кобланды, выполняя волю невесты, подъехал к косу и издали поприветствовал предводителя табунщиков Кара-Кожека.
— Кожеке!—обратился он к старому табунщику.— Старшие братья всегда представлялись мне сродни высоким горам. Поэтому, ступив во владения моего любимого дяди Салимбая, я остановился для того, чтобы оказать ему свое уважение. Поезжайте к Салимбаю, передайте, что Кобланды возвращается не один. Пусть посмотрит на свою невестку.— Кобланды улыбнулся и добавил:
— Ну, а на смотрины, как полагается, не приходят с пустыми руками. Я еду из далеких краев, на сорока могучих нарах везу добро и драгоценности. Пусть примет от меня поклажу одного нара, а если душа его пожелает, я готов отдать ему дорогой груз всех сорока верблюдов. А от дяди мне не надо дорогого подношения, пусть подарит мне серо-пегую кобылу.
Кара-Кожек молча выслушал Кобланды, коротко кивнул и протянул камчой своего скакуна. Пыль из-под копыт его могучего коня взлетела навстречу ветру, и он скрылся из глаз в мгновение ока. Аула Салимбая табунщик достиг очень скоро. Видя, с какой быстротой мчится из степи Кара-Кожек, Салимбай выскочил из юрты, едва успев набросить на плечи чапан. Он подумал, что на табуны напали враги, и, суетясь, забегал перед юртой. Какова же была его радость, когда Салимбай узнал, что вернулся Кобланды!—Ах, мой светоч Кобланды! —в умилении воскликнул он, услышав пожелание племянника.— Ты, я вижу, остался все тем же забавным ребенком! Чем тратить понапрасну слова, поймал бы в табуне эту кобылу и забрал себе на здоровье. Ради тебя не то что серо-пегую кобылу, жизнь свою готов отдать, мой милый! Передай, Кара-Кожек, моему племяннику, пусть берет все, что ему понравится в моих табунах,— обратился Салимбай к табунщикам.— Для меня не будет большей радости, если он похвалится моим подарком перед Тохтарбаем!
Кара-Кожек с той же молниеносной быстротой помчался назад, прискакал к табуну, поймал серо-пегую кобылу и подвел ее к Кобланды. Слово в слово передал он батыру пожелания Салимбая.
Кортка-слу вне себя от радости выпрыгнула из повозки и обняла гибкую, словно у гуся, шею кобылы, дотронулась ладонью до шелковистых губ животного, нежными пальцами провела по ее гриве.
В час полуденной большой молитвы серо-пегая кобыла, идущая за повозкой на привязи, начала сбиваться с шага и натягивать поводок. Кортка-слу остановила караван, видя, что кобыла собирается ожеребиться.
Она, дрожа всем телом, постояла некоторое время на ногах и повалилась на землю. Кортка-слу велела позаботиться о жеребенке, как только он появится на свет.
Жеребенок выглядел чалым, но Кортка-слу понимала, что масть его проявится попозже, когда он станет на ноги. Радостно суетясь, она тут же сняла с себя золототканую накидку и, не давая жеребенку ступить копытцами на землю, завернула его, как ребенка, и подняла на руки. Подула ему в ноздри, чтобы раздать легкие, ласково понюхала его в лоб. Кобланды поразило трепетное отношение Кортка-слу к жеребенку.
Кортка-слу повелела раскинуть над жеребенком шелковый ковер; никто не должен дотрагиваться до него, даже солнечный луч не должен упасть на серо-чалого жеребенка.
Кобланды отдал всю полноту власти в руки невесты, сам же следил за тем, чтобы слуги были проворны и аккуратно исполняли распоряжения невесты.
Караван остановился во владениях Салимбая надолго. Первые сорок дней Кортка-слу поила своего любимца молоком кобылицы, впервые ожеребившейся, следующие сорок дней кормила молоком нежеребой. На девяностый день добавила ему в корм снадобье, изготовленное из красной травы, сделала это для того, чтобы шаг у него был широкий, а ход — стремительный, чтобы не брал его сап и не мучило удушье.
В день только раз приоткрывала Кортка-слу свод шатра и постепенно приучала жеребенка к свету. Воду для него готовила теплую, процеживала через полотенце и поила жеребенка из рожка.
Прошло девяносто дней, наступила еще одна ночь, за ночью забрезжил рассвет, и Кортка-слу разрешила разобрать юрту, в которой жила. В час малой предвечерней молитвы она вывела серо-чалого жеребенка из шатра, накрыла его до самых копыт покрывалом из зеленого бархата, вышитого золотом. Серо-пегую кобылицу Кортка-слу снова привязала к повозке, и караван продолжил свой путь.
С правой стороны белой юрты Тохтарбая расправила крылья юрта молодых. Не было конца радости старого Тохтарбая, увидевшего своего единственного сына Кобланды живым и здоровым. Старик с почестями принял невестку, поцеловал ее и благословил к новой жизни.
Прошло некоторое время.
Однажды все семейство Тохтарбая собралось в большой юрте родителей. Старый Тохтарбай время от времени с любовью взглядывал на детей и незаметно рукавом смахивал с ресниц счастливые слезы. Умиротворение и счастье царили в доме. Неожиданно Кобланды встрепенулся, словно вспомнив что-то дорогое, выпавшее из памяти, повернулся к отцу и спросил:
— Отец, прошло немало времени с тех пор, как я не был здесь. Что с нашими лошадьми? Что говорят табунщики?
— От них ни слуху ни духу, сынок,— ответил старик.— Давно не было вестей. Кобланды решил осмотреть табуны. Он выпил полную чашу меда, и, оседлав коня, выехал из аула.
Солнце клонилось к закату, тени удлинились. Кобланды, несущийся на темно-гнедом, вскоре исчез из виду, как будто растворился в степном воздухе. Утром другого дня Кобланды увидел первые табуны, выпасающиеся на вольных лугах. Навстречу ему выехали табунщики, приветствуя его и расспрашивая о делах, здоровье и благополучии аулов. И снова, теперь уже надолго, увлекся Кобланды охотой. Вдвоем с Естемисом от зари до зари носились они по степи, бросая за зверьем то быстроногую гончую, то быстрокрылую ловчую птицу. |
3