| | Алпамыс решил в первую очередь увидеться с отцом. Он покинул табунщиков, сел на чубарого и направил коня в противоположную от аулов сторону. Ему были хорошо знакомы скудные солончаковые пастбища, где любили пастись верблюды, и он избрал самый короткий путь — поехал через холмы. Объехав горбатый, со скошенным склоном холм, примыкающий к пастбищам, Алпамыс внезапно услышал печальный старческий голос, доносящийся из-под холма. Прошло семь лет со дня разлуки, но Алпамыс сразу узнал голос отца; сердце его запечалилось от сострадания к отцу, которого он оставил на произвол судьбы; к горлу подступил комок. Он поднялся на вершину холма, глянул вниз и увидел отца, одетого в старый, изношенный, висящий на нем лохмотьями чекмень. Старик сбивал разбредающихся верблюдов в стадо и громко изливал свое горе, обращаясь то ко всевышнему, то жалуясь самому себе. Как бывает в таких случаях, несчастный человек везде и во всем ищет себе защиту. Старый Байбори на миг застывал, увидев сломанный стебелек травы, гадая, к чему бы это, или благоговейно замирал, когда из-под его ног неожиданно взлетала перепелка, принимая это за добрую примету, и вновь принимался жаловаться на свою судьбу. Сегодня верблюды почему-то все время норовили разбрестись, не повиновались его окрикам, а то и вовсе убегали... Старик устал, бегая за ними, нестерпимо ныли старые кости, но и такое необычное поведение животных Байбори стремился отнести к приближению радостных перемен, и в горестных излияниях его появлялись все новые мотивы.
Алпамыс подъехал поближе.
— Здравствуйте, аксакал!— поздоровался он негромко, не сходя с коня. Старик Байбори испуганно вздрогнул, не узнав голоса Алпамыса, и выронил из рук свой посох. Он принял незнакомца за соглядатая, подосланного Ултаном; такое не раз уже бывало, Что люди Ултана подсматривали за ним. Алпамыс решил повременить и не называть себя пока, опасаясь, что ослабевшее сердце отца может не выдержать неожиданной радости. «Пусть немного успокоится,— подумал он.— Теперь уж некуда спешить».
— Аксакал, я — странствующий путник,— заговорил Алпамыс.— Завернул сюда, услышав ваш голос. Извините, если напугал вас. А куда уехал ваш единственный сын, о котором вы упоминали в своих жалобах? Вместо ответа на заданный Алпамысом вопрос, Байбори с тихой старческой улыбкой погрузился в свои думы: встречу со странствующим путником он опять отнес к добрым предзнаменованиям. Алпамыс глядел на старика и тоже улыбался.
— О, всемогущий создатель!— промолвил вдруг старик Байбори.— Ты ведь знаешь, что я до дна испил горькую чашу страданий... Неужели ты откликнулся на мольбы своего раба? С тех пор, как Ултан объявил себя здесь ханом, никто не поклонился мне: кто злорадствовал над моим горем, а кто боялся навлечь на себя гнев Ултана. И вот в безлюдной степи ко мне обращается странник... Неужели мне встретился единственный сын мой, уехавший отомстить за меня хану Тайшику?
— Нет, отец, вы ошибаетесь. Мне не доводилось слыхивать о вашем сыне. Но хочу дать вам совет, отец. Вы бы бросили пасти чужой скот и не мыкались бы у чужого очага. Зачем вам, отцу Алпамыса, так унижаться? Стоило Алпамысу произнести эти слова, как у Байбори покраснели веки, задрожала седая борода, и он зарыдал на всю степь:
— О, всемогущий создатель! Что я слышу? Да паду я жертвой за тебя, сынок, за одно только твое слово: отец! Да, да! Это ты, Алпамыс! О, всемогущий создатель!..
Алпамыс не в силах был больше терпеть: он соскочил с седла и кинулся к отцу с распростертыми объятиями, замер, прижав к своей груди иссохшегося, превратившегося в живые мощи старика.
— Мой бедный отец — многострадальная душа!— у Алпамыса сдавило горло, и он смог заговорить не сразу. Голос его дрожал.— Успокойтесь. Пришел конец вашим невзгодам.
Байбори долго обнимал и целовал сына, не в силах прийти в себя от неожиданного счастья. Прошло, наверное, время, равное промежутку между двумя дойками кобыл, пока Байбори успокоился и обрел дар речи.
— Отец, теперь поведайте мне, что у вас тут происходит?—спросил Алпамыс.— Кое-что я узнал от Тортая, но хотел бы обо всем случившемся узнать из ваших уст. Как поживают мои сородичи?
— О, светик мой!— вздохнул Байбори.— Что говорить о других, когда ты видишь мое положение — положение благодетеля края, как меня называли в народе. Ты можешь спрашивать сколько хочешь, я буду тебе отвечать, но разве можно рассказать обо всех издевательствах и унижениях, которые обрушил на нас изверг Ултан, обо всех муках и страданиях, которые мы пережили за эти семь лет. Лучше увидеть все это своими глазами. За этим холмом пасет овец твой старый дядя Култай. Поезжай, поклонись ему, сынок. Он денно и нощно молился за тебя.
Алпамыс решил последовать совету отца, вскочил на коня, перевалил еще один холм и увидел старика Култая. Батыр хотел объехать отару, за которой приглядывал старик, но к Алпамысу вдруг бросились два круторогих выхолощенных козла-серке. Козлы были вожаками отары и не должно было им оставлять своих овец, но на этот раз неожиданно они ушли далеко, увязались за каким-то всадником, объезжающим отару, и Култай с удивлением наблюдал за странным поведением животных.
А козлы, мало того, что увязались за всадником, они еще и начали скакать вокруг него, ласкаться и обнюхивать стремена.
Это были те самые два козленка, которых Алпамыс перед отбытием в дальние края собственноручно пустил в отару. Сейчас они узнали Алпамыса, вспомнили своего хозяина и не хотели отойти от него ни на шаг.
Старик Култай, видя, что козлы не на шутку привязались к всаднику, испугался, что может лишиться их.
— Ой вы, мои козлы, оставшиеся в память о нашем дорогом Алпамысе!— стал выкрикивать он, бросившись им наперерез.— Что это на вас нашло? Почему вы решили уйти со случайным путником? А ну завтра объявится наш Алпамыс и спросит у меня про вас? Начнет искать своих козликов, которых оставил в отаре? Что я ему отвечу? Идите лучше ко мне!.. Алпамыс и Култай приблизились друг к другу.
— Аксакал!— обратился Алпамыс к старику.— Разве стоит так горевать из-за каких-то круторогих двух козлов? Я мог быть одним из ваших сыновей, а козлы, сами видите, тянутся ко мне, почему бы вам не отдать мне одного из них?
— Бог с тобой, сынок!— замахал руками на него Култай.— Не взыщи, дорогой, но я не могу отдать ни одного козла. Семь лет назад их оставил мне наш любимец Алпамыс, уходя в трудный и опасный поход на врага. Просил сберечь их. В народе говорят: «Не возвращается тот, кого одели в саван, возвращается тот, кто ушел в кольчуге». Я, старый, не теряю надежды на его возвращение. Еще раз прошу тебя, сынок, не обессудь.
— Семь лет — срок немалый,— отвечал Алпамыс, проникаясь теплом к дяде Култаю.— Вы произносите его имя, а помните ли вы его самого? Какие у него были приметы?
— О, что тут говорить!— вздохнул Култай.— Он был огромного роста, с широкой душой, полон чувства достоинства. На лопатке у моего светика родимое пятно величиной с ладонь.
Душа Алпамыса изболелась настолько, что он не мог больше сдерживать себя, хотя и боялся, вдруг его неожиданное появление окажется слишком большой радостью для старого дяди. Он сбросил с плеча халат и повернулся к старику спиной:
— Милый дедушка, родимое пятно было такое?
У Култая глаза чуть на лоб не полезли от крайнего удивления. Он кинулся было обнимать и целовать Алпамыса, громко рыдая. Алпамыс тоже не смог сдержать слез. Оба они, Култай и Алпамыс долго еще плакали, одни в безлюдной степи. Потом старик выпрямился, пришел в себя и, обретя дар речи, посоветовал Алпамысу:
— Сынок,— сказал он,— ты, слава всевышнему, вернулся живым и здоровым, а что тут у нас произошло, ты и сам, наверное, видишь и успеешь еще узнать от нас. А сейчас обрадуй своего сына Жадигера, он, закованный в кандалы, пасет ягнят за следующим холмом.
— Дедушка, хотя Жадигер доводится мне родным сыном, но он не узнает меня,— ответил Алпамыс старику.— Пожалуй, будет лучше, если вы сядете на моего коня и попросите у него сюинши — подарок за добрую весть. Култай, вне себя от радости, не стал тратить лишних слов, засуетился и, взобравшись на чубарого, помчался меж высоких трав, будто понесся на быстром парусном судне.
Не зря, видно, говорят степняки: «На скакуне каждый становится двадцатипятилетним джигитом». У Култая заиграла кровь; в нем проснулся былой наездник, повидавший на своем веку немало быстрых коней. К тому же грудь старика распирала необъятная радость по поводу прибытия Алпамыса, и ему нестерпимо захотелось тут же насолить ненавистному Ултану, самовластно поставившему себя ханом. Эта мысль так захватила старика Култая, что он позабыл о намерении сообщить Жадигеру о прибытии отца, и направил коня в сторону аула Ултана. А в ауле новоявленного хана Ултана в самом разгаре была свадьба.
Ултан распорядился, чтобы Организовали всевозможные состязания и игры, на которых присутствующие могли бы показать свое мастерство. |
2
