| | Азимбай незаметно коснулся рукой кинжала, висевшего на поясе. По старому обычаю, клятва, данная на лезвии ножа, не имела силы, и лишь затем сказал те решающие слова, с которыми гонец должен был вернуться в ханскую ставку:
— Отныне Караман мой зять, а я его тесть. Помни это, Келмембет, и знай — я не нищий. Назым моя единственная дочь. Прежде чем выдать ее замуж, я устрою пир и игры в сорок дней и ночей. Завтра мои люди займутся отбором лошадей для тоя, наполнят кумысом множество бурдюков, а я должен буду позаботиться о приданом, достойном великого хана. Оповещу всех казахов, всех приглашу на пир, и мы справим эту свадьбу всем4 миром. Доведи до сиятельных ушей хана Карамана то, что ты от меня услышал, досточтимый Келмембет.
...Гонец возвращался домой в прекрасном расположении духа. Расшитый золотом воротник подаренного халата так и свял на солнце. «Одежда, достойная хана,— гордясь собой, думал Келмембет.— Встреться сейчас, так и скатится с коня, чтоб меня поприветствовав даже и не заметив его.
— Такого халата и у самого Карамана нету. А что, если Караману приглянется мой халат?— Келмембет решительно покачал головой.— Нет, хан, каждому свое! Тебе — лелеять красавицу, мне — носить этот халат. Дважды побывал я в пасти льва ради того, чтоб добыть для тебя казашку. Так неужели я даже такой мелочи не достоин?..»
Он с умилением посмотрел на скакунов, подаренных ему Азимбаем, которые отличались от низкорослых калмыцких лошадок размерами и статью, и велел своей свите остановиться. Сначала он сел на белого иноходца, и тот, взмахнув гривой, понес его так быстро, что спутники Келмембета мгновенно остались далеко позади. Растроганный Келмембет даже прослезился от счастья, он чувствовал себя летящим на сказочном тулпаре. Затем он пересел на вороного. И этот конь пришелся ему по душе.
Вскоре показались белые шатры ханской ставки. Келмембет приказал своим джигитам надеть подаренные шапки и снова пересел на белого иноходца. Когда до ханского шатра осталось сорок шагов, все спешились, и Келмембет направился к хану, держа в поводу белого коня. Он привязал коня и бросился хану в ноги.
— Высокочтимый повелитель, рад видеть тебя в добром здравии,— приложил он руку к сердцу.
— Ну, какие вести ты мне принес, Келмембет?— с нетерпением спросил хан, маявшийся в ожидании своего гонца.— Осчастливишь ли ты меня, или печальными будут твои речи? Я вижу, ты возвратился на белом казахском скакуне, а твои славные джигиты в казахских шапках.
— Подо мной белый иноходец, а ты взнуздаешь упрямую красавицу Назым, досточтимый хан. Мои джигиты возвратились в дорогих шапках, подаренных казашками. Эти сорок шапок, драгоценный мой хан,— послание от красавицы Назым, означающее, что через сорок дней она станет твоей женой. Твой тесть Азимбай нижайше кланяется тебе и просит, чтобы ты подождал сорок дней. Он—почитаемый казахами человек и должен устроить для них той в своем ауле.
Довольная улыбка поползла по губам Карамана. Эх, ждать сорок дней! Как хотелось бы прямо сейчас сжать в объятиях красавицу! Но что делать, у каждого народа свои обычаи. Враждуя с казахами, можно добыть девушку в схватке, но если хотя бы делаешь вид, что стремишься к миру,— нужно запастись терпением, ничего другого не остается!
Утешив себя такими размышлениями, Караман обратился к Келмембету:
— Ну, а теперь рассказывай, как все было. Келмембет только и ждал этого. Он приосанился и
зачастил:
— Бесценный хан, двенадцать казахских аулов трепетали передо мной при единственном упоминании твоего светлейшего имени! Когда Азимбай увидел меня во главе отряда в сорок джигитов, он взвыл, будто сам Азраил к нему в аул явился. Старик выбежал из юрты и на коленях стал просить прощения, подметая своей бородой пыль у моих ног. Шестеро его доблестных сыновей выстелились под моими ногами вместо ковра, и, ступая по их спинам, я прошел в юрту. А кого мне страшиться, когда за моей спиной такой могущественный владыка, как ты, хан Караман? Со всеми почестями проводили меня на почетное: место, навалили передо мной горы драгоценных камней, слитки, величиной с копыто жеребенка. Кажется, среди них даже был слиток золота размером с лошадиную голову. «Прости Келмембет, все это возмещение за твое отсеченное ухо»,— молил меня Азимбай. Но я нахмурился так, что от бровей моих повеяло холодом: «Прощу тебя лишь в том случае, если ты отдашь свою дочь за моего владыку Карамана. А пока — убери все это и не мечтай меня подкупить!» И я пнул эту кучу золота и серебра, а старик так и затрясся от страха!
Келмембет подобострастно склонился перед Караманом и продолжил:
— Мои хан, этот Азимбай был так зол на своего сына Алшыораза, что сказал мне: «Вот он! Если хочешь, можешь убить его своими руками!» Хотел я перерезать глотку этому паршивцу, но все же сдержал свой гнев. Коль суждено нам с ними породниться, то каким бы ни был глупым этот Алшыораз, он все же мужчина, джигит. И я милостиво даровал ему его ничтожную жизнь! Итак, в награду за мое отсеченное ухо Азимбай дарит тебе свою дочь, луноликую Назым. И если эта весть пришлась тебе по душе, то я припадаю к твоим стонам и по обычаю, прошу суюнши.
Келмембет распростерся перед Караманом так, что стесал лбом о землю. Хан велел ему подняться, но похлопал верного визиря по спине.
— Я доволен тобой, Келмембет. И пока я жив, тебя больше никто даже пальцем тронуть не посмеет! Моя казна обширна, и она всегда будет открыта для тебя, вот тебе награда за добрую весть!
Возликовала душа Карамана! И воины, разделяя радость владыки, заиграли в сырнаи, стали готовиться к большому празднику. В походных котлах уже варилось мясо для веселого пиршества...
...Проводив вражеских послов и всячески улестив Келмембета, Азимбай впал в глубокую задумчивость. Он был вынужден подчиниться силе, и это отравляло и тело его, и душу. С горечью думал он о разбросанности своего народа. Ведь если враги уничтожат весь его род, остальные казахи ни знать, ни ведать ничего не будут. Будь проклята такая жизнь, когда каждого носит по этой степи как перекати-поле! Что проку от твоей силы и богатства, если ты не можешь протянуть руку помощи своему ближнему? Что проку от неоглядного простора твоих степей, если нет в них защиты для народа? Что проку от народа, если нет в нем единства? Долго ли еще быть нам жертвой недругов, бесследно исчезая с лица земли? И где тот народ, который мог бы оказаться мощным заслоном на пути врага? Где тот батыр, который защитит сестру от обиды, аул от разорения?
— Кого мы пошлем за Камбаром?— неожиданно спросил он собравшихся вокруг людей.
— Может, Кабыршак съездит?— предложил аксакал Жадигер, по возрасту второй в ауле после Азимбая.
— Не поеду я!— взвился Кабыршак.— Я его терпеть не могу. Да и он на меня обиду затаил.
— Попросишь у него прощения. Говорят, если пришел с повинной, то ему и смерть отца можно простить— сказал Азимбай.
— Нет, нет! Увидит он меня, еще больше обозлится!
— Тогда решено. Ты, Жадигер, сам отправишься к Камбару. Неужто батыр не уважит твои седины?
— Слушаюсь,— поклонился Жадигер. |
1
